Театр, 1984, № 4
Маргарита Ваняшова
Истинность страстей
Русская классика на ярославской сцене
...В прозрачной тишине над ночным городом зарождается, растет тревога, а потом высоко, над слуховым окном, высунется лисий хвост огня и замашет в воздухе. Огонь полыхнет в лицо часовщику Яковлеву, ужаснет Полину, огонь станет прыгать, затаиваться, перескакивать из дома в дом... Замрет с иконой в руках набожная Полина, застынет в нелепой ночной рубахе с двумя швейными машинками в руках Ефимов — куда бежать? от кого? Послышится сухой треск и снова наступит тишина. Дом Яковлева — Кемского не тронет пожаром. Дом уцелел. Однако уцелел ли? Все ли спокойно в этом доме и каковы его люди?
Пожар — один из основных образов спектакля. Не тот огонь, что полыхал в городе, а тот, что перебросился в человеческие души. Есть огонь творчества, вдохновения, огонь жизни. Но есть и «огнь пожирающий», испепеляющий человека дотла, есть соблазн золота, денег. Есть искушение — есть и искусители.
Забавляясь домашним содомом, войдет в особняк некий господин Стогов (Ф. Раздьяконов). Должно быть, он и на пожар смотрел, забавляясь бедами человеческими. Жизнь и люди в ней для Стогова — зрелище. Стогов все время испытывает людей, в пожаре страстей будоража привычный, устоявшийся мир, искушая человека легкой доступностью овладения златом. Стогов заявлен театром вначале как циник, беспощадный и злой, некий мститель за все зло, причиненное ему в прошлом. «Ловец человеков», Стогов проберется в душу к Яковлеву, ловко обуздает его, загонит в угол, наслаждаясь страхом собеседника, испытывая злую радость от того, как быстро слетает с этого господина шелуха надменности, оставляя неприкрытую суть мещанина. Есть в спектакле и еще один «дьявол», — Лузгин (В. Шибанков), стриженный ежиком человек с портфелем, вроде бы и в самом деле одержимый желанием одарить всех наследством, ввести во владение имуществом, землей и деньгами. Обманчиво блестит поверхность золотого, не разобрать истины...
«Кто слаб душой, и кто живет чужими соками... — тем ложь нужна», — говорит один из героев Горького. Люди, населяющие дом Кемского, прячут свое истинное «я», «все любят обманутыми быть, лишь бы хорошо обманули». Чтобы спрятаться от тревог жизни, слабому душой необходимо придумывать для себя иную жизнь. Так в «Фальшивой монете» (постановка В. Кузьмина, режиссер А. Шаликов) жизнь причудливо сплетается с вымыслом-театром. В «театр-кинематограф» уходят Дуня с Клавдией, погружаясь в лжеискусство «до слез». Актерствует Наташа (ее ироническую интонацию прекрасно подчеркнет И. Ахматенко, не забывая, однако, о чистоте души героини).
Актерствует «папаша Кемской» — В. Нельский. Кемскому вечно холодно в стылой бесприютности. Он любит дочь, но боится своей любви, скрывает свое отцовство.
Фальшиво-мягка на словах и празднична Бобиха (Л. Охотникова) – торговка краденым, когда-то, может быть, в детстве, зло обиженная людьми. Она готова безостановочно говорить о кознях, о том, как терзает людей злой дух наживы, как варится, кипит человек в котле страстей своих... Бобиха тоже отчаянный «ловец человеков», неотвязно прилипшая к Кемскому, дабы взять у него хоть какой-то куш.
Актерствует Глинкин — «личный секретарь судебного следователя» Кемского, попросту говоря, писарь, носящий личину важного чиновника. Нечаянно обнаружив золотой, Глинкин – А. Пешков разыграет настоящий спектакль. Вот золотой вставлен в глаз, точно монокль, и Глинкин – повелитель мира. Вот золотой — в тысячекратном приумножении – одурманивает Глинкина сладостным звоном, и звон этот томит его сердце.
Люди, населяющие дом Кемского, все, за исключением Полины и Наташи, одержимы страстью наследства. И чувствуют себя неладно, будто управляет ими какая-то чужая, таинственная воля.
Режиссер В. Кузьмин, добиваясь динамики действия, развертывая метафору «пожара в душах человеческих», не уходит ни от острой сюжетности горьковской пьесы, ни от ее загадочности. И вместе с тем ясно видит глубину авторской иронии, видит этот «мир наизнанку, навыворот», его мишуру, фальшь маскарада, который так охотно разыгрывают герои спектакля, его жестокость и равнодушие.
Всю сырость этой жизни, ее мерзость, готовую заразить гниением здоровое тело, кажется, впитал и самый дом Яковлева. Дом похож на скелет, разваливающийся от старости. Ползет плесень по колоннам ложного ампира, темнеют пятна облупившейся штукатурки (художник Ю. Суракевич). Единственное здоровое существо в этом доме Наташа (И. Ахматенко). Но, естественно, и она несвободна от его законов. Для Наташи жить хорошо, благополучно— значит быть полуслепой, «не знать, не ведать», что происходит вокруг, а быть полуслепой она не хочет, и пытается постичь, понять, найти героя — в Стогове, добродетель — в Лузгине, понять и открыть Полину. Удар, который наносит ей Стогов, раскрывая свою пустоту, выжженность души, очень силен. Наташа полюбила выдумку о Стогове, но мечта о герое разбилась.
Финал спектакля — жизненное крушение многих его героев. Старика Кемского, затоптанного и забытого в погоне за наследством. Измаявшейся Полины (Н. Сергеева) — она предпочтет смерть непрерывной душевной муке. Яковлева... Секрет образа, созданного С. Тихоновым, в том, что он играет великого страдальца. Мы увидим живые, страдающие глаза, его герой испытает страшные душевные муки, когда Стогов – пришелец, соблазнитель, авантюрист – заявит права на Полину. И к Полине проснется у него, быть может, впервые чувство жалости и сострадания, она потянется к нему, его руки бессознательно устремятся к Полине, по... пальцы сожмутся в кулаки, и кулаками, неуклюже станет он гладить Полипу, пока через мгновение (всего и было то мгновенье) не опомнится, да он ли это? Кого жалеет? Пропащую?
Хотел пройтись по пепелищу после пожара и Стогов – Раздьяконов, «великий мститель» за все зло, нанесенное ему людьми. Он, открыто смеявшийся над человеческими слабостями, даже наслаждавшийся ими, потерял интерес ко всякого рода авантюрам и незаметно исчез со сцены. На пепелище осталась Наташа. Ее душа жива, не погибла, не сожжена. Она-то и остается напоминанием о добре, правде и совести.